Читаем без скачивания Встреча от лукавого - Алла Полянская

– Умоюсь.

– Сумасшедший дом. Умойся, поедешь со мной в больницу. Оля, грузим пациента. Мертвую девицу я тоже заберу.

Я иду в ванную и пытаюсь умыться, искусственная кровь смывается так же паршиво, как и настоящая. Мне жаль Мирона, я злюсь на урода, который его ранил, и ехать ни в какую больницу мне неохота. Но грим я смыла, кровь тоже, а в шкафу нашла клетчатую мужскую рубашку, она чистая, я надела ее вместо своего испорченного свитера. Хорошо, хоть пальто не участвовало в инсценировке, его можно носить без опаски быть заподозренной во внезапной смерти.

Мирона погрузили на заднее сиденье машины доктора, его голова лежит у Ольги на коленях, а я должна сесть в ее машину, нам же с ней надо будет как-то добраться обратно – потом.

– Мимо приемного покоя придется его провезти. – Доктор сердится и сопит. – Значит так. Ты, Лина, едешь за мной, правил не нарушаешь. Когда приедем, ты, как бывший труп, поступишь в приемное отделение, я велю нашему дежурному врачу померить тебе давление и взять анализы. Пока они будут суетиться, мы с Ольгой провезем пациента в хирургию.

– План так себе.

– Оля, другого все равно нет. И времени у твоего парня практически не осталось, как и крови, я думаю.

Все получилось даже лучше, чем предполагалось, – в приемном покое были куча народа, суматоха и крики, и на каталку с Мироном никто не обратил внимания. Мы завозим в лифт – и вот уже везем по коридору с зеленоватыми чистыми стенами, пахнущему дезинфекцией и вообще больницей.

– Перитонит, срочно операционную. – Говорит доктор.

Сестра куда-то звонит, каталка исчезает в дверях, мы с Ольгой переглядываемся.

– Он его вытащит. – Ольга берет меня за руку. – Ты молодец, что сразу мне позвонила. И вообще не растерялась.

– Грим очень помог, бандит ко мне повернулся, у него глаза сразу выкатились, он даже отскочил, а я его огнетушителем – раз! Он и свалился.

– Мирона вырубили первым, потому что он более опасен. Тебя в расчет не приняли, и это главная ошибка – игнорировать испуганную женщину. Она может сделать все, что угодно, даже испортить тщательно разработанный план. Ладно, поехали домой, у нас там дела есть.

– Испугалась я уже потом, а сразу разозлилась ужасно!

– Тут я тебя понимаю. Я бы тоже разозлилась.

Мы идем по коридору на выход. Люди спят, кто-то стонет, медсестра гремит инструментами. Десятый час, а ощущение, что уже ночь, Ольга молча вырулила со стоянки, и машина поплыла по улицам. Я думаю о Мироне, о том, что он сейчас в больнице, и сможет ли этот врач его спасти, а если не сможет, то как мне дальше быть? За два дня я привыкла думать, что Мирон всегда мне поможет, спасет, скажет, как поступить, или просто посмеется вместе со мной. Я даже не думала о возвращении домой, а Виктор и их с мамашей маленький гешефт вообще перестали меня волновать, интересовали скорее как экспонаты выставки уродов, чем люди, пять лет влиявшие на качество моей жизни. Как можно за два дня впустить в свою жизнь совершенно левого чувака, который к тому же как мужик мне даже не нравится? Но с ним спокойно и весело, и при этом я напрочь отрешилась от почти пяти лет своей жизни. От мысли, что я больше не увижу ни Виктора, ни его мать, возникает ощущение, что меня выпустили из тюрьмы, если это и был брак, то я больше не хочу его ни за какие коврижки. А ведь я отчасти сама во всем виновата. Я должна была развестись с ним давным-давно, раз уж угораздило за него выйти. Я должна была расставить приоритеты и установить рамки, а я этого не сделала. Я просто не знала как. Он говорил, что мы одна семья, я сосредоточилась на том, чтобы чувствовать себя одной семьей с ними, но у меня не получалось. И я думала, что это я не в порядке.

Сейчас мне на прошлое вообще наплевать. У меня новая работа и другая жизнь, в которой нет места ничему привычному, и Мирон, который может умереть, оставив меня совершенно одну. И я рада, что он в больнице, а не умирает на земле, засыпанной листьями. Док разрулит все с полицией, прооперирует Мирона, и он будет жить. Мне очень надо, чтобы он жил, у меня стокгольмский синдром разбушевался.

– Ты приберись в доме, а я пообщаюсь с нашим гостем. – Ольга взглянула на часы. – И поесть чего-нибудь сообрази, я только с работы приехала, и тут твой звонок.

Я киваю и иду в дом. Как вышло, что здесь я хозяйничаю? А с другой стороны – куда мне идти? В свою квартиру я вернуться не могу по понятным причинам, ехать на дачу в такое время – далеко, и машина у Виктора, нанимать такси страшно, а завтра на работу. Да, у меня есть работа!

Открыв холодильник, я достала вчерашний фарш и принялась чистить овощи – сварю суп, это вариант беспроигрышный. А главное, быстро и полезно. Я не люблю сложных рецептов. Как-то мне довелось есть фаршированную щуку, это было очень вкусно, настолько вкусно, что я решила попросить рецепт. Хозяйка воодушевленно начала рассказывать мне, как снимать кожу с тушки щуки, потом отделить мясо, перемолоть его с… В общем, я уже на стадии сдирания кожи поняла, что никогда в жизни не стану фаршировать никакую рыбу, это неблагодарное занятие: готовить несколько часов, чтобы гости съели все за три минуты. Если бы я все-таки зафаршировала щуку, я ни за что не позволила бы ее съесть, а это очень глупо – ну что с ней еще делать?

Наша с Петькой мама редко заморачивалась готовкой. Она вообще больше занималась устройством личной жизни, но вот за что я ей безмерно благодарна – она никогда не вмешивалась в наше с Петькой воспитание, ей вообще было наплевать на нас с пожарной каланчи. Бабушка Маша, мать моего отца, у которой мы, собственно, и жили, занималась нами весь год, кроме лета. Она учила нас думать, развивала наши способности и приучала к порядку, с ней было весело и легко. Это бабушка обратила внимание, что я люблю рисовать и у меня хороший слух, а потому я с шести лет ходила в художественную студию и училась в музыкальной школе. В итоге умение рисовать пригодилось мне в профессии, а игра на пианино украсила мою жизнь.

Летом нас забирала бабушка Валя, мать Петькиного отца, маленькая, сухонькая, очень деловитая, и воспитывала на свой лад. Все ее воспитание сводилось к ежедневной прополке грядок и заданиях типа принести травы для кролей, натаскать воды корове, почистить курятник, а самое главное – съедать подчистую все, что нам дают, – она была большой любительницей готовить и печь. Блюда у нее всегда были простые и вкусные, и как-то само собой получилось, что я их все умею готовить, хотя никто меня никогда специально не обучал этому. Петька тоже кое-что умеет на кухне благодаря бабушке Вале – бабуле, как мы ее называем.

Задания по прополке огорода или другие хозяйственные работы не занимали у нас с Петькой много времени, мы вставали рано утром, быстро делали все, что велено, и большую часть дня были предоставлены сами себе – не считая часа в день, когда я играла на пианино. Оно до сих пор стоит у бабули в гостиной, с ним – отдельная история. Остальное время мы развивали свои способности в плавании, загорании, просмотре кинофильмов и просто шлянии где придется. Это была форма личной свободы, предполагающая, что мы люди ответственные, наученные только хорошему, а значит, априори ничего плохого не сделаем. Такая вот ответственность за себя и свои поступки.

Бабуля считала, если дети хорошо едят и прилежно пропалывают картошку, большего требовать от них не стоит. По вечерам мы с местными ребятами шли в клуб. Там каждый день крутили кино и бывали танцы. Танцы нас, в общем, мало интересовали, но потусить с ребятами мы любили. Лето пробегало очень быстро, в августе за нами приезжала бабушка Маша, долго охала, восхищаясь, до чего мы выросли и окрепли, и они с бабушкой Валей о чем-то допоздна говорили.

Отцов своих мы практически не знали. Петька на три года старше меня, и его папаша сбежал от нашей мамы где-то через год после рождения сына. Он был не готов стать отцом и взять на себя ответственность – он до сих пор не готов, насколько я знаю, и бабушка Валя – его мать презрительно называет его свистуном и знать не желает его последующих жен и детей, у нее были и есть внуки – мы с Петькой, остальных она отказывается принимать. Я, кстати, тоже никого из них никогда в глаза не видела, как и Петька. Папашу Петькиного, свистуна, бабуля всегда ругает ругательски, когда он приезжает, а приезжает он, как правило, всегда по одному поводу – одолжить бабок. И бабуля дает ему немного денег, громко сетуя при этом, что он весь в своего отца, такого же непутевого мужика, которого, к счастью, давно прибрал Господь за его полнейшую бесполезность.

Когда Петькин папаша свинтил, наша мама недолго горевала, и скоро ее жертвой пал мой отец, который прожил с нами ровно столько, чтобы я смогла его смутно запомнить, хотя помнить особо нечего, они с мамой постоянно ругались, а мы с Петькой прятались. Он не делал между нами разницы – он нас обоих старался не замечать, мы ему мешали жить так, как он хотел.